КРОВАВАЯ ЛУНА

Это произведение,мне очень понравилось.Надеюсь вам покажется оно интересным.

Бэзил Коппер. Пещера

* 1 *

— Страх — загадочная штука. Хоть раз в жизни его испытывает каждый, — заявил Вильсон. — Правда, чего боится один, не страшно другому, и наоборот. Темперамент здесь не при чем. Просто одного пугает высота, другого — темнота, третьего — превратности будущего.

Немногочисленная компания, собравшаяся в клубе за обеденным столом, приумолкла. Разговоры прекратились. Завладев общим вниманием. Вильсон продолжал:

— В романтической литературе все невероятное, загадочное или ужасное подчиняется законам жанра. Действие неизменно разворачивается ночью в грозу либо, на худой конец, под свинцовым небом. Реквизит викторианского готического романа не отличается разнообразием. В жизни дело обстоит совершенно иначе. „И познал он ужас среди бела дня", как говорится в Библии. Действительность зачастую превосходит самые мрачные фантазии.

Заинтригованный разговором, я отложил газету. Пендер последовал моему примеру. В комнате оставалось человек шесть. Мы сидели за большим столом у камина. Вильсон занимал лучшее место у огня.

— Вот вам типичный случай ужаса средь бела дня, — произнес Вильсон. — Случай этот противоречит всем законам логики. Очевидцем его оказался мой приятель, в чьей искренности я не сомневаюсь. Происшествие заключается в том, что ровно в полдень прямо в поле сошел с ума почтенный фермер - Жиль Санрош. Место действия — равнины за Опуассом. в центральной Франции, время — ясный августовский день. В поле вместе с Санрошем работали еще несколько человек.

Загадка так и осталась бы неразгаданной, если бы не одна деталь. Фермер постоянно бормотал, что он увидел „что-то там в пшенице", а три свидетеля подтвердили под присягой, что пшеница в месте, на которое указывал Жиль Санрош, полегла, как от сильного ветра. Но вся штука заключается именно в том, что ветра в этот день как раз и не было.

Вильсон выдержал паузу, чтобы посмотреть, какое действие производит его рассказ. Желания высказаться ни у кого не возникло, поэтому он продолжил:

— Это, собственно, все. Никто никогда не узнал причину, которая в действительности свела Санроша с ума в тот чудный августовский полдень. Местные жители, правда, не сомневаются в том, что это „проделки Сатаны", что именно он гулял по полю. Подобное объяснение выглядит наивным, но только на первый взгляд. В одной из хроник местной церкви есть упоминание о подобном явлении, относящееся еще к средним векам.

Заявление крестьян не лишено оснований еще и по другой причине. Как они сами утверждают: „стена благочестия местами прохудилась". Должен признаться, меня глубоко потрясло это образное сравнение. Я довольно живо представил, как физическое присутствие священников, чьи приходы разбросаны среди гор и долин, подобно живой цепи, предохраняют людей от Сатаны.

Что касается случая с Жилем Санрошем, то не могу утверждать, что ему явился дьявол. Думаю, сам фермер в этом не сомневается. Я знаю только, что в ясный августовский день страх помутил его рассудок. По этому поводу мне вспоминается рассказ Мопассана, в котором описывается воздействие страха на человека. Действие разворачивается в заброшенной горной хижине. Правда, у Мопассана с рассветом логика торжествует. Дьявольская физиономия, маячившая в окне, оказывается мордой собаки; остальное же — результат атмосферы оторванности и страха, который люди сами же на себя и нагнали.

В юности рассказ этот произвел на меня сильнейшее впечатление, — продолжал Вильсон. — Впоследствии я его неоднократно перечитывал. Дело в том, что в нем поразительно точно описывается то, что пришлось пережить мне, и тоже — в горной хижине. Это были самые сильные ощущения в моей жизни. Разница состояла лишь в том, что непосредственно я видел не так уж много, но последствия, а это — неоспоримые факты, были катастрофическими.

В комнате воцарилась напряженная тишина. Только поленья потрескивали в камине. Пендер воспользовался паузой, чтобы наполнить бокалы. Больше мы не отвлекались от рассказа Вильсона, который неподвижно сидел, не отрывая задумчивого взгляда от огня.

— Это случилось много лет назад, — начал он, — во время моего второго путешествия по австрийским Альпам. Тогда мне было двадцать девять лет, я был крепок и вынослив настолько, чтобы посчитать восьмичасовой переход по горам легкой прогулкой. Здравомыслия мне было не занимать, к тому же я давно распрощался с юношескими иллюзиями, Одним словом, я не верил во всякую там белиберду.

Впереди было почти два месяца каникул, которые я намеревался провести в опьяняющей атмосфере неприступных снежных вершин. После трехнедельной тренировки я был в превосходной спортивной форме. Ничто не мешало мне наслаждаться жизнью. Вдобавок ко всему в то время я находился на ранней стадии влюбленности.

В первый день путешествия я повстречал чудесную девушку, которую полюбил с первого взгляда. Когда же неделю спустя нам пришлось расстаться, я распланировал маршрут таким образом, чтобы встретиться с ней еще раз. Позже, в Инсбруке, она стала моей женой. Несколько недель вынужденной разлуки я решил посвятить исследованию нескольких малопосещаемых туристами долин, в которых, как мне рассказывали, сохранились церкви с великолепной резьбой по дереву.

В тот день я потратил много времени, карабкаясь по головокружительному склону, сначала — по осыпи, потом — продираясь сквозь густые заросли папоротников. К обеду я был вынужден признаться самому себе, что не имею ни малейшего представления о том, где я нахожусь. Деревня, в которую я направлялся, судя по карте, находилась в соседней долине. Но как я ни старался, не мог рассмотреть ничего, кроме бесконечного густого леса до самого горизонта.

Чтобы сократить путь, я пошел не по тропе и, как оказалось, пропустил вход в долину. Теперь осталось либо продолжать идти вперед в надежде выбраться к жилью, либо ночевать под открытым небом. К последнему я был плохо подготовлен — из лагерного снаряжения у меня имелась только пара одеял да овчина.

Выбирать не приходилось. Светлого времени, по подсчетам, оставалась еще пара часов. За это время вполне можно было выбраться из леса на открытое место. Но для начала следовало взобраться на вершину ближайшего холма. Я отвел десять минут на отдых. Этого хватило, чтобы выкурить сигарету и насладиться великолепным пейзажем. В кармане нашлось полпачки шоколада, и, подкрепившись, я в хорошем темпе преодолел следующие полмили.

Лес заметно поредел. Вскоре я выбрался на дорогу, которая, по всей вероятности, соединяла соседние долины. Дорога — слишком громкое название для тропинки с еле заметной в густой траве колеёй. С помощью карты мне удалось сориентироваться. Я сразу понял, где ошибся в расчетах. Дорога вела к другой деревне, расположенной к западу от намеченной.

С радостью покинул я полумрак густого леса. Широкая тропа, нитью вьющаяся по крутым склонам, и клонящееся к закату солнце помогли восстановить душевное равновесие. Примерно через час бодрого марша дорога начала спускаться в долину, где над верхушками елей высился шпиль деревянной церкви. Через несколько минут открылся вид на всю деревушку.

На обочине стоял столб с внушительных размеров вывеской; „Гостиница". Дорога уходила в сторону от массивных распахнутых настежь ворот. За воротами в глубине двора стоял дом с высокой крышей. В окнах отражались отблески заката. На ухоженной лужайке пламенела клумба с яркими альпийскими цветами. За гостиницей открывался восхитительный вид на долину. Только сейчас я почувствовал себя смертельно уставшим.

Меня не смутила бы высокая плата за ночлег. За подобный вид из окна не жалко было заплатить любые деньги. Но надеждам не суждено было сбыться. В ответ на настойчивый стук в дверь на крыльцо вышла крепкая деревенская женщина с роскошными золотистыми волосами, стянутыми на затылке в тугой узел. Она отрицательно показала головой: нет, гостиница закрыта.

Для меня это было полной неожиданностью. Но худшее было еще впереди. Наш разговор велся на смеси ломаного английского с ломаным немецким. Женщина, оказавшаяся смотрительницей, сообщила, что остальные гостиницы в деревне тоже закрыты — конец сезона. В деревне всего две гостиницы, и ей точно известно, что хозяин одной из них уехал на зиму в Швейцарию.

Вдруг, откуда ни возьмись, на крыльце появились два мохнатых волкодава. При виде меня шерсть на их загривках угрожающе вздыбилась, они оскалили зубы и вопросительно посмотрели на хозяйку. Я подумал, что мне здорово повезло, что я не встретился с такими на дороге. Женщина вежливо улыбнулась мне, хотя глаза ее остались холодными. Что же делать? Она пожала плечами. Можно обратиться к хозяевам, сдающим комнаты в разгар сезона. Или в полицейское управление.

Я поблагодарил, попрощался и уже находился на дороге, когда она, окликнув меня, извинилась. Она думает, что герр Штайнер наверняка приютит меня. Нет, это недалеко, минут десять ходьбы. У него, конечно, не первоклассный отель, но... Она вновь пожала плечами.

Женщина указала на еле заметную тропку, вьющуюся между цветников. Тропинка уходила в лес. Насколько я понял, дом, в который мне посоветовали обратиться, служил чем-то вроде второго корпуса гостиницы. Супруги Штайнер сдавали внаем половину дома, а в другой проживали сами. По тропинке до него было не более четверти мили.

Женщина извинилась еще раз. Она родом из другой деревни, здесь временно заменяет сестру, иначе вспомнила бы о запасном варианте раньше. Я поблагодарил. На прощание она сказала, что дорога перед самой деревней разветвляется и я смогу выйти к дому Штайнеров двумя путями.

Я выбрал дорогу. В лес углубляться не хотелось. Солнце уже скрылось за горой, звук журчащей воды навевал тоску. Кроме того, мне вовсе не улыбалось встретиться с волкодавами на какой-нибудь уединенной поляне.

Минут через пять я вышел на развилку, а еще через пару сотен метров увидел долгожданный свет. Сумерки опустились на землю, журчание ручейка стало громче. По мокрой от выпавшей росы лужайке я подошел к сложенному из огромных стволов дому с резным крыльцом и островерхой крышей до земли.

* 2 *

Герр Штайнер и его жена Марта — владельцы гостиницы — оказались на редкость милыми и гостеприимными людьми. Муж — рослый мужчина лет шестидесяти, с густыми рыжими усами — все вечера проводил на кухне у огня, читая местную газету — листок с нечетким шрифтом. Из-за близорукости он подносил ее к самым глазам и изучал текст при помощи карманной лупы.

Газету он читал, как говорится, от корки до корки, вплоть до самого крохотного объявления и, когда читать уже было нечего, закрывал глаза и неподвижно сидел на табурете, будто в забытьи. Жена его — тихая, молчаливая женщина — была старше него лет на пятнадцать. Неслышно, как призрак, порхала она по своим владениям. Дом содержался в образцовом порядке, еда подавалась точно в срок и была отменного качества.

В общей сложности я провел у Штайнеров три дня, но в первый же вечер, несмотря на то, что они искренне обрадовались случайному гостю, мне показалось, что в глазах у них застыла тоска; пару раз я замечал, что хозяин, забывая, что я стою рядом, замирал вдруг, будто к чему-то напряженно прислушиваясь.

Жили они совсем недалеко от деревни и по соседству с другими домами, стоящими выше по склону, но жилище их казалось совершенно оторванным от цивилизации. Ощущение изолированности создавалось благодаря невысокой скальной гряде, отделявшей дом от гостиницы, а также из-за окружающего ее дремучего леса.

Перед сном я решил выкурить последнюю сигарету. В ночной тишине раздавался лишь отдаленный шум струящейся воды, наполняя сердце тоской и недобрым предчувствием. Но в остальном все шло своим чередом. Штайнеры нисколько мне не докучали, плата была умеренной, а стол — отменным. Не без основания я счел, что мне здорово повезло: лучшей штаб-квартиры для вылазок по округе трудно было найти.

Я намеревался пробыть в этих местах неделю, но последующие события нарушили мои планы. Наутро сразу после завтрака я Отправился на разведку. Решив, что в деревню всегда успею спуститься, я направился в сторону густого леса, который начинался сразу за гостиницей.

Склон плавно понижался и круто обрывался острыми скалами. Отсюда открывалась захватывающая дух панорама на окружающие горы, поросшие лесом, деревню в долине и высокогорное плато с гостиницей. День выдался солнечным и ясным, я с радостью оставил позади сырой полумрак леса и зашагал по пружинистому ковру из мха с разрывами в местах скальных выходов. Пробродив около часа, я вышел к утесу, с которого открывался вид на всю долину.

Опьяненный красотой, я проторчал там довольно долго. Собравшись уходить, я вдруг обратил внимание на необычного цвета пятна. Они кричаще выделялись на изумрудном фоне елей и пихт, их неестественно алый цвет настолько бросался в глаза, что мне пришлось подобраться поближе, чтобы выяснить их происхождение. То, что я увидел, неприятно поразило меня. Я оказался совершенно неподготовленным, чтобы обнаружить в таком восхитительном месте пятна крови.

Кровь собралась на ослепительно белых скалах в лужицы;

кровавый след тянулся и по камням. Сердце заколотилось, но, пересилив волнение, я пошел по следам. Через несколько десятков метров я наткнулся за валуном на свежий труп молодой козочки. Я осмотрелся по сторонам, подумав, что бедное животное сорвалось со скалы. Присмотревшись, я понял, что ошибаюсь. У козы было перегрызено горло.

Такое под силу только крупному хищнику. Не стану скрывать, что, добравшись до первого же дерева, я выломал тяжелую палку и, вооруженный ею, поспешил домой. По дороге я встретил пастуха. Довольно сбивчиво я рассказал ему о происшествии. Он побледнел и выругался.

— Этот зверь давно досаждает нам, — сказал он с сильным акцентом. — За последние несколько месяцев случаи исчезновения скота участились. — Пастух пообещал немедленно сообщить властям.

Я был счастлив вновь оказаться в уютной атмосфере гостиницы. Обед поджидал на столе, а герр Штайнер как всегда читал у огня.

Кроме меня в доме постояльцев не было, поэтому я с удовольствием обедал на просторной кухне вместе со Штайнерами, которые по вечерам скрашивали мое вынужденное одиночество. Хозяин прилично изъяснялся по-английски, так что беседы не были утомительными.

Нагуляв на прогулке волчий аппетит, я набросился на еду. За пивом я завязал с герром Штайнером беседу. Если бы я знал, какое впечатление произведет на него сообщение об убитой козе, то сто раз подумал бы, прежде чем рассказать об этом. Штайнер побледнел, как полотно, глаза его остекленели, челюсть отвисла. Грохот, донесшийся из кухни, разрядил обстановку. Это фрау Штайнер уронила на кухне поднос с десертом.

В извинениях, уборке и приготовлении нового десерта инцидент замяли. Когда же мы в конце концов, вернулись к прерванному разговору, Штайнер с напускной непринужденностью пожаловался на то, что в последнее время какой-то хищный зверь повадился воровать скот. До сих пор охотникам не удавалось его выследить. Свое замешательство он объяснил тем, что подумал было сначала, что речь идет о его собственной козе, но после вспомнил, что все животные надежно заперты в хлеву.

Я вежливо выслушал объяснения, не желая проявить чрезмерного любопытства, однако сомнения в искренности Штайнера не оставляли меня, Тревога хозяев была слишком велика по сравнению с таким незначительным, по их словам, инцидентом. Впрочем, это было их личным делом, вмешиваться в которое я не считал для себя возможным. Но случай не давал мне покоя, так что сразу же после обеда, устыдившись поспешности моего бегства с места гибели козы, я собрался в поход. Проходя мимо колоды, на которой герр Штайнер колол дрова, я прихватил с собой маленький топорик.

Топор можно было использовать в качестве оружия, и это придало мне уверенность. Тропинку, ведущую к месту трагедии, удалось отыскать почти сразу. Побуревшие пятна указывали место, где лежала коза. Сама же туша исчезла. Скорее всего, ее убрали лесорубы, подумал я. А может, утащил зверь? Встревоженный моим появлением он мог затаиться где-нибудь поблизости, а затем спокойно утащить козу. Предположение это взволновало меня. Я вытянул из-за пояса топорик и поискал, в каком направлении мог скрыться хищник.

Не сразу удалось отыскать след. Кровь вытекла из трупа еще на скалах. Пришлось приложить максимум усилий, чтобы отыскать капли крови на траве. На земле дело пошло быстрее — в пыли остался след. Он вел в сторону, противоположную той, откуда пришел я. Волосы встали дыбом, когда на камне я увидел царапины от когтей. Признаюсь, я постоянно озирался по сторонам.

Я вовсе не отношу себя к числу следопытов, но судя по характерному следу, даже мне стало ясно, что зверь не должен быть крупным. Однажды в Индии мне довелось видеть тигра, который нес в зубах годовалого бычка. Тигр высоко поднял голову, так что туша не волочилась по земле.

Было тихо. Ветер шелестел в траве, солнце освещало мягким ровным светом этот райский уголок. Царапины на земле попадались все реже, и на траве исчезли вовсе. Я продолжал идти вперед, запомнив направление. Интуитивно я чувствовал, что разгадка тайны кроется в недалеких уже скалах.

Прошагав в общей сложности около двух миль, я достиг цели. Солнце начало клониться к западу, но до наступления темноты оставалось достаточно времени. Я отвел на поиски час-полтора. Учитывая время на обратный путь, и то, что я даже отдаленно не представлял, с каким зверем предстоит иметь дело, я посчитал, что благоразумнее будет вернуться в гостиницу засветло.

Поиски приближались к концу. Следов не было видно, они исчезли давно. Я тщательнейшим образом осмотрел все пространство перед скальной грядой, но трупа козы не увидел. Только подойдя к скалам вплотную, обнаружил проход и, сжав в руке топор, протиснулся в узкий коридор, окончившийся тупиком. Следов на базальтовом монолите не было.

Уже собравшись повернуть назад, я вдруг увидел вход в пещеру. Он был наполовину засыпан камнями, поэтому почти незаметен. Я приблизился. Отверстие достигало футов сорока в высоту и оканчивалось каменным козырьком. Перед входом располагалась песчаная площадка. Я задержался на мгновение, прикрыл глаза от солнечного света и попытался рассмотреть хоть что-нибудь в сумраке пещеры. Тщетно.

Казалось, сама природа замерла в ожидании. Наступила полнейшая тишина, не слышно было даже пения птиц, только солнечный свет оживлял этот островок безмолвия. Я поднял топор и сделал несколько решительных шагов по направлению к пещере, но у самого входа задержался. В нескольких футах лежала тень от козырька. Изнутри пахнуло холодом, будто меня окатили ледяной водой. Ощущение было неприятным — солнце нагревало спину, а в лицо тянуло могильной сыростью. Отсюда хорошо была видна туша козы, лежащая как раз на границе света и полумрака. Голова ее была оторвана, остальное оставалось нетронутым. У входа валялись кости более крупных животных и полуразложившиеся куски мяса. Я увидел берцовую кость, чуть дальше — обглоданные ребра.

Боевой дух у меня несколько поугас, но по инерции я сделал еще пару шагов и очутился в тени. Рука с топором опустилась. Тишина и могильный холод заворожили меня. Я по-прежнему ничего не различал в темноте; ни снаружи, ни изнутри не доносилось ни малейшего шороха, вместе с тем я ощутил величественность, почти бесконечность пещеры. Только сейчас до меня дошло, что инстинкт самосохранения не позволит углубиться внутрь. Осознав это, я вздохнул с облегчением. Не раздумывая ни секунды, я попятился назад, не в состоянии повернуться спиной.

Внезапно до моего слуха из глубины пещеры донеслись царапающие звуки. Я почувствовал на себе пристальный взгляд. Нервы напряглись до предела, я еле сдерживал подступающую панику, последствия которой могли оказаться роковыми. Я мысленно отдал руке приказ сжать топор — единственное оружие в борьбе с накатившим ужасом — и шаг за шагом отошел на безопасное расстояние.

Стороннему наблюдателю поведение мое могло показаться странным и, возможно, даже комичным. До самых скал я пятился, как рак, подняв топор. Здесь-то и произошло событие, окончательно парализовавшее волю и сломившее всякое желание сопротивляться. Впрочем, ничего из ряда вон выходящего не произошло.

Просто со стороны пещеры до меня донеслось сухое покашливание, будто человек прочищал горло перед речью. Этот на первый взгляд незначительный факт произвел на меня эффект разорвавшейся бомбы. Ничего более жуткого мне в жизни не приходилось слышать. Мужество оставило меня; я подумал, что вряд ли сохраню рассудок, если кашель повторится, поэтому, не долго думая, развернулся на каблуках и, выронив топор, бросился наутек. Я бежал до тех пор, пока силы не оставили меня. Сердце, казалось, вот-вот, выскочит из груди. Упав на землю, я жадно ловил ртом воздух.

Когда я, наконец, пришел в себя, солнце садилось за гору. Погони не было. Путь домой был неблизкий, да еще через темный лес, поэтому, отдышавшись, я поспешил уйти как можно дальше от этого места. Добравшись до гостиницы, я поднялся к себе, даже не сообщив о своем приходе хозяевам.

В тот вечер, опоздав к ужину, я долго колебался, рассказывать или нет о своем походе Штайнерам. Их реакция сегодня утром оказалась настолько неожиданной, что я не мог не подумать о последствиях. В конце концов я решил переговорить с хозяином с глазу на глаз. Как обычно, он сидел у огня, попыхивая трубкой.

Когда фрау Штайнер вышла из кухни, я улучил минутку и поведал ему о своем походе. Не вдаваясь особенно в подробности, я просто сказал, что обнаружил пещеру, в которой предположительно скрывается хищник. Хозяин смертельно побледнел, хотя внешне сохранил спокойствие. Он заверил, что даст знать властям о моем открытии на следующее же утро. Им же, как он полагал, придется без промедления организовать охоту на зверя, если скот и дальше будет пропадать.

Тем не менее, поведение Штайнеров казалось загадочным. Создавалось впечатление, что им давным-давно известно о существовании страшного хищника, взимающего кровавую дань с округи. Более того, они были смертельно напуганы и не намеревались затевать кутерьму с отстрелом. После, в своей комнате, вспоминая события уходящего дня, я подумал, что они, возможно, раньше испытали на себе то же самое, что и я. Картины глухого леса и зловещий полумрак пещеры отчетливо всплыли в памяти.

Какое право имел я осуждать Штайнеров? Кто я такой? Случайный прохожий. От добра добра не ищут. В их доме я чувствовал себя чрезвычайно уютно, так что на некоторые странности хозяев готов был закрыть глаза. Вкусная пища, мягкая постель, доброжелательные люди — что еще нужно путнику? Убаюканный этими мыслями, я спокойно уснул.

Утром я решил прогуляться в Графштайн — деревушку, каких тысячи в центральной Европе; горстка домов, обступивших крошечную площадь с церквушкой XVI-го века, ратушей, парочкой гостиниц и несколькими магазинчиками, яркие витрины которых по замыслу их владельцев должны были привлекать посетителей.

На площади я зашел в кофейню, где выпил чашечку крепчайшего кофе с пирожным, а затем направился в местное полицейское управление. Я рассказал об инциденте с козой и доложил об обнаруженной пещере. Сержант поблагодарил меня за бдительность и попросил указать на крупномасштабной карте место, где находится пещера. Я не слишком поверил заверениям о том, что будут приняты безотлагательные меры и что дело будет рассмотрено со всей тщательностью. На прощание сержант напомнил, что подобные происшествия в горах не редкость.

Прежде чем отправиться назад, я заглянул в церковь. Даром, что ли, я таскал с собой тяжеленный фотоаппарат с массивным штативом? Как назло, пастор куда-то вышел, но мне удалось получить разрешение на съемку у служителя. Резьба была потрясающей. От работ местных мастеров я получил огромное удовольствие.

До конца пленки оставалось всего несколько кадров, когда я перешел к фотографированию резных панелей кафедры. Насколько я понял, то были иллюстрации к книге Иова. Одна из них — филигранной работы — ошеломила меня.

Вы, конечно, помните жутких химер Нотр-Дам, придающих собору довольно мрачный вид. Так вот, химеры — просто детские игрушки по сравнению с изображением на панели. Возможно, на меня подействовали полумрак и тишина старой церкви, но руки задрожали, когда я устанавливал экспозицию. С картины на меня взирало отвратительное существо с уродливой мордой. Страшно худое, настолько, что видны были ребра, оно стояло на задних лапах. Нижнюю часть скрывали папоротники и трава. Длинная шея покрыта какими-то наростами, громадный кадык выдается вперед, Загнутые, как у кабана, клыки высовывались из пасти, узкие змеиные глаза зловеще прищурены. В передних лапах, нет, скорее каких-то клешнях чудовище держало человека. Голова жертвы была оторвана, как хвостик у сельдерея. Мастер изобразил монстра в момент, когда тот, выплюнув голову, готовился приступить к кровавой трапезе.

Я не в силах передать чувство отвращения, которое охватило меня от одного взгляда на барельеф. Работа была настолько реалистичной, что, казалось, чудище вот-вот выпрыгнет из рамы. Трудно передать словами, что я чувствовал в тот момент. Но какие бы отрицательные эмоции не вызывало у меня это произведение искусства, я обязан был его сфотографировать, чтобы по возвращении в Англию рассмотреть получше.

Я поспешил установить экспозицию, навел резкость, нажал на спуск, успев сделать еще пару снимков, прежде чем пленка закончилась. Внезапно за спиной раздался жуткий грохот, будто обрушилась стена. Я вздрогнул и принялся лихорадочно укладывать фотоаппарат и треногу, думая, что вернулся служитель. Но я ошибся. Беглый осмотр показал, что в церкви ничего не изменилось. На более тщательное обследование времени не оставалось. Я и так задержался в Графштейне дольше, чем намеревался.

После обеда я написал несколько писем и отнес их на почту в. деревне. Больше в этот день я из дома не выходил. Перед ужином, переполненный впечатлениями, я прилег отдохнуть. Проснулся же, когда стемнело. Фосфоресцирующий циферблат часов показывал половину девятого. Обычно ужин подавали не раньше девяти, так что у меня оставалось еще немного времени.

Не зажигая света, я подошел к окну. Полная луна призрачным светом освещала долину, ели серебристым ковром покрывали склоны гор; шпиль церкви тянулся вверх. Пейзаж напоминал гравюры Дюрера.

Я готов уже спуститься вниз, как вдруг овчарка Штайнеров забеспокоилась и залилась лаем. Я выглянул в окно. Ни души. Собака лаяла, как сумасшедшая, и рвалась с цепи. Когда она на секунду замолчала, стали отчетливо слышны шаги: кто-то поднимался по склону. Лай собаки перешел в жалобный вой. Хлопнула входная дверь — Штайнер вышел успокоить собаку.

Трава зашелестела, но уже дальше. Шаги постепенно удалялись в направлении скал. Все стихло. Озадаченный, я спустился к ужину.

Еда была, как всегда, превосходной. В тепле, у очага, глядя на пляшущие на меди блики, я вновь, ощутил покой и безмятежность. Поужинав, я разложил на большом обеденном столе карты, достал блокнот и занялся нанесением маршрута.

Часы пробили половину одиннадцатого. Я начал собираться. Фрау Штайнер давно отправилась слать, хозяин читал газету, посасывая потухшую трубку.

„Работайте, работайте," — замахал он руками, заметив, что я собираюсь уходить. Я ответил, что дневник и разметка маршрута, возможно, задержат меня далеко за полночь. Хозяин пожал плечами и сказал, что все равно идет спать, и если меня не затруднит потушить свет перед сном, то я могу оставаться здесь сколько угодно.

Меня это устраивало. Стояла осень, и по ночам уже подмораживало. Уютная кухня куда лучше подходила для работы, чем неотапливаемая спальня. Герр Штайнер пододвинул тарелку с печеньем и полбутылки пива и заговорщицки подмигнул на прощанье.

Я остался один. Хозяин запер собаку в одном из сарайчиков, поэтому я вполне мог считать себя единственным человеком во вселенной.

Дверь на кухню не запиралась ни зимой, ни летом, по крайней мере, если Штайнеры не уезжали куда-нибудь. Главный вход и дверь с задней стороны дома каждый вечер тщательно запирались, дверь в кухню — никогда. Она выходила на дорогу и поэтому была более удобной, чем центральный вход. Что это — традиция или обыкновенная лень — я не понял. По обе стороны двери в стены были вбиты две скобы, в которые вставлялся массивный деревянный брус. Возможно, из-за того, что брус был довольно увесистым, дверь и не запиралась. Непонятно, правда, что помешало поставить на дверь обычный замок.

Как бы там ни было, я остался на кухне один. Попивая пиво, я заполнил дневник, потом занялся разработкой деталей маршрута предстоящего дня.

Когда меня начало клонить в сон, я поднялся, чтобы размять затекшие суставы, и подошел к очагу. В ночной тиши послышался шорох. Я прислушался. Дрему как рукой сняло. Шорох доносился снаружи. Он был настолько тихим, что неудивительно, как я не услышал его раньше. Я взглянул на часы — слишком поздно для местного жителя, которому с рассветом надо на работу.

Кто-то осторожно крался вдоль дома. Я пересек кухню и встал у окна. Шорох повторился ближе и отчетливей. Мне показалось, что сегодня я уже слышал где-то этот звук.

Сомневаюсь, что мне удалось достаточно точно передать атмосферу кошмара. Трудно представить себе ночь в Альпах здесь, в центре Лондона, сидя в мягком кресле. Шорохи или шаги — называйте как хотите — приближались с умопомрачительной медлительностью, лучше сказать, тщательн ...

... остью. Тогда у меня в голове возник образ инвалида, который с огромным трудом передвигается на костылях. Тишина, затем — шаркающий звук, будто костыль переставляется дальше, задевая землю, вновь тишина. Вдруг, позади дома страшно завыла собака.

Сердце у меня екнуло и ушло в пятки. И до этого нервы были напряжены до предела, а тут еще жуткий вой, который мог означать только то, что собака почуяла чужого. Я бросил взгляд на дверь. Скорее закрыть! Я не причислял себя к трусам и никогда не пасовал перед лицом опасности, но в тот момент что-то сломалось во мне, и я перестал быть самим собой.

Деревянный брус показался слишком громоздким, чтобы запереть дверь без шума. Кроме того, ноги будто приросли к полу, так что я не мог ступить ни шагу.

Горела лампочка. Электрический свет казался резким, но ни за что на свете я не согласился бы его погасить. Я встал у окна так, чтобы силуэт не был виден снаружи.

Шарканье повторилось совсем рядом. Я лихорадочно огляделся кругом в поисках какого-нибудь оружия. Ничего. Наступила долгая пауза, затем снаружи раздалось сухое покашливание подобное тому, какое я слышал в пещере. Собака жалобно взвизгнула. Волосы встали у меня на голове дыбом, когда я увидел, как старая деревянная щеколда скрипнула и начала подниматься.

Колоссальным усилием воли мне удалось стряхнуть оцепенение. Я понятия не имел, кто находится по ту сторону двери, но одно знал наверняка: что сойду с ума, если окажусь с ним лицом к лицу. Я бросился к двери и повис на щеколде. Мне удалось ее опустить, но уже через мгновение я с ужасом почувствовал, что, несмотря на все усилия, она неумолимо поднимается. Через секунду дверь приоткрылась на пару дюймов. Ужас удесятерил мои силы, я навалился и опустил щеколду.

И вновь она начала подниматься. Я оглянулся по сторонам в поисках опоры. На вымощенном камнем полу удалось нащупать еле заметный выступ. Страх не проходил, но первоначальное оцепенение отступило, и я вновь обрел способность к сопротивлению.

Дверь мало-помалу отворялась.

Мой взгляд задержался на прислоненном к стене брусе. До него было фута четыре, не больше. Преодолев на мгновение невидимого противника, я захлопнул дверь. Подставил ногу и потянулся к брусу. Тот оказался тяжелее, чем я предполагал, удержать его в одной руке было невозможно. Вдруг под ужасающим давлением снаружи ботинок у меня заскользил по полу, пальцы разжались, и брус рухнул на пол, задев по пути огромный медный таз, который с грохотом запрыгал по полу. Наверно, это меня и спасло, ведь до сих пор борьба проходила в полной тишине.

В следующее мгновение произошло одновременно несколько событий: дверь распахнулась настежь, собака зашлась лаем, Штайнер закричал наверху, и весь второй этаж вспыхнул ярким светом. Давление на дверь ослабло, я ногой захлопнул ее, нашарил на полу злополучную балку и дрожащими руками вложил ее в скобы. Затем, обессиленный, рухнул на пол.

Не стану утомлять вас пересказом того, что произошло позже. Все смешалось — удивление, а затем ужас Штайнеров, дикий вой собаки, бренди, которым меня привели в чувство, бессвязные объяснения. Разумеется, больше в эту ночь мы не ложились. Двери забаррикадировали самой тяжелой мебелью, которую только смогли отыскать. В сложившихся обстоятельствах это потребовало известной доли мужества.

Должен признаться, никогда в жизни мне не приходилось испытывать большего ужаса, чем той ночью. Страх парализовал тело и мозг. Потребовалось немало усилий, чтобы восстановить душевное равновесие. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду? Когда под действием бренди я пришел в себя, мы забаррикадировали все двери и окна, включили везде свет. Штайнеру пришла в голову блестящая идея разбросать по полу металлическую утварь, чтобы услышать, если кто-то захочет подняться по лестнице.

Откуда-то он извлек три огромных охотничьих ружья похожих на средневековые мушкеты. Закончив приготовления к половине второго, мы укрылись в спальне — комнате с самой толстой дверью. До рассвета оставалось около четырех часов.

Все это время мы провели в напряженном ожидании, переговариваясь шепотом и вздрагивая от малейшего шороха — будь то порыв ветра или стук ветки о стекло. Мы избегали говорить о случившемся прямо, но то и дело возвращались к этому косвенно. Я не ошибся, предположив, что Штайнерам было известно куда больше, чем они показывали.

Фрау Штайнер обронила ненароком фразу: „До сих пор они не заходили так далеко". Но тут муж толкнул ее локтем. Что и говорить, у меня было время поразмыслить над происшедшим. Какая из Богом созданных тварей обладает достаточным разумом, чтобы, подобно человеку, поднять щеколду? Обезьяна? Возможно. Только откуда ей взяться в горах?

Другой зверь, лось, например, мог бы поднять щеколду, только случайно зацепившись рогом. Но ведь щеколда поднималась плавно, как будто ее открывал человек. Кроме того, действия были целенаправленными и осторожными. Тем не менее, с самого начала я почему-то отбросил мысль о том, что это — дело рук человеческих.

Не придя к определенному решению, я оставил головоломку и забылся тревожным сном. Заснул, как сидел, в углу спальни, прислонившись спиной к стене и опустив голову на колени. Продолжая сжимать в руках антикварное ружье, я проспал рассвет, но когда осознал, что ночь кончилась, меня охватила такая буйная радость, которую я не испытывал со времени окончания войны. Звуки пробуждающегося дня доносились снаружи со все возрастающей настойчивостью: прокричал петух, захрюкали свиньи, закудахтали куры, заворчал проснувшийся пес, переживший тяжелую ночь.

Мы выждали час, прежде чем осмелились пошевелиться. Потом распахнули окна и долго осматривались, но не обнаружили ничего подозрительного. По дороге проехала телега. Один крестьянин сидел на козлах, второй шагал рядом. Эта мирная картина настолько нас пристыдила (обычно Штайнеры начинали хлопотать по хозяйству задолго до рассвета), что мы одновременно сбежали вниз, громко переговариваясь и стараясь произвести как можно больше шума.

Повсюду в доме горел свет, на полу вперемешку лежала медные тазы и сковородки. Все было так, как мы оставили, включая спасший меня таз на кухне. Штайнеры бросились наводить порядок и готовить завтрак, а я тем временем разобрал баррикаду у двери. Дождавшись следующей проезжавшей телеги, я собрался с духом и, подбадривая себя веселой песенкой, вытащил брус и отворил дверь.

Ночные страхи развеялись. Я вдохнул свежий утренний воздух, помахал мужикам на телеге, опустил взгляд вниз и... вторично за последние двенадцать часов испытал сильнейшее потрясение. Моя полуночная борьба с дверью, вернее, с тем, кто находился за ней, не была наваждением. Ночной кошмар мгновенно стал явью, когда на сырой земле я увидел страшные отпечатки. В голове у меня помутилось, я покачнулся и чуть не упал.

Попытайтесь понять меня. Уверен, что ничего подобного вы в жизни своей не видели. Перед входом на мягкой земле отчетливо виднелись два ряда четких следов. Если бы не овальная форма, их вполне можно было бы принять за следы от палки, но от палки с когтями! Я уставился, не в силах отвести взгляд, пока не почувствовал, что еще немного, и я сойду с ума.

Трудно вообразить себе животное, которое могло бы оставить такие следы. Они подходили к кухонной двери, потом поворачивали к тропинке, ведущей в лес. Глубокие овальные отпечатки сопровождались еле заметными царапинами, как от когтей.

Вильсон замолчал, устремив взгляд на огонь. В комнате воцарилась тишина.

— Может, это были следы лося? — не выдержал Пендер.

— Исключено, — покачал головой Вильсон. — Я знаю, какие следы оставляет лось. Повторяю, на земле отпечаталась пара следов. Другими словами, животное или кто-либо другой стояло перед дверью на задних ногах!

Я пошел по следам. Через несколько ярдов они исчезли. И вот тогда я совершил, возможно, самый необдуманный поступок в жизни. Но понял это позже, лишь после того, как произошло непоправимое. В тот же момент я просто потерял голову и, вне себя от злости, стал топтать следы своими тяжелыми горными ботинками.

Предчувствуя катастрофу, я целое утро потратил, уговаривая Штайнеров уйти из дома. Я намекнул им о следах, но, видимо, не смог подобрать нужные слова. Пожилая супружеская чета и слышать не хотела, чтобы бросить дом, в котором прошла вся жизнь. „Поймите, герр Вильсон, — сказал мне старик, — наш дом здесь". И он был прав. Я продолжал настаивать, не веря в то, что смогу убедить их изменить решение. Я искренне боялся за Штайнеров, ведь они сделали все возможное, чтобы то короткое время, которое я гостил у них, я чувствовал себя как дома. В конце концов, я оставил свои попытки, посоветовав напоследок приобрести хотя бы парочку волкодавов, как в гостинице, и немедля укрепить двери.

Штайнер еле сдерживал слезы. Он исподлобья посмотрел на меня и печально заметил: „Против них не устоят никакие запоры". Поймав умоляющий взгляд жены, он замолчал. Больше мы этой темы не касались.

Вы прекрасно понимаете, что ночное приключение отбило всякую охоту оставаться в гостинице. После завтрака я собрал вещи. Штайнеры не удерживали меня.

На прощание мы обнялись. „Пусть полиция прочешет лес и устроит засаду у пещеры," — сказал я. „Спасибо, майи герр, — Штайнер поднял руку. — Мы никогда не забудем, что вы для нас сделали."

Я оставил их с тяжелым сердцем. Чтобы миновать пещеру, пришлось сделать солидный крюк миль в восемь. Оставшаяся часть похода прошла без приключений.

Вильсон сделал паузу, чтобы промочить горло. — Не беспокойтесь, я не оставлю рассказ незавершенным, — сказал он. — Развязка близка, и она будет ужасной. Правда, по законам жанра следовало бы прервать повествование на самом интересном месте.

Что и говорить, до конца похода мысли о судьбе Штайнеров не покидали меня. Я вспоминал их дом, проклятую пещеру и события той жуткой ночи.

На обратном пути я решил перед возвращением в Англию еще раз посетить Графштайн. Моей спутнице были безразличны всякие страшные истории, хотя. как я надеюсь, была небезразлична моя жизнь. Оставив молодую жену в кафе, я зашагал по знакомой дороге к гостинице. Признаюсь, меня насторожило царившее здесь оживление. Повстречав знакомого полицейского, я поинтересовался, что происходит. Беспечно, словно речь шла о погоде, он сообщил, что два дня назад были убиты супруги Штайнер. Их в полном смысле слова растерзали на части. Изуродованные тела обнаружили в забаррикадированной спальне, причем, что самое ужасное, обезглавленными. Головы пока не удалось разыскать. Полиция приняла меры и прочесывает окрестные леса, но виновники до сих пор не найдены.

Потрясенный, я спустился с сержантом в деревню. Меня неотступно преследовала резная картина из местной церкви, а угрызения совести разрывали сердце. Если бы не деревенское упрямство Штайнеров и нерасторопность полиции, все могло бы кончиться совсем иначе. Я резко спросил сержанта, помнит ли он мое сообщение относительно пещеры? Удалось ли полиции выследить зверя, который, возможно, является виновником смерти Штайнеров?

Полицейский вытаращил глаза и побледнел как полотно. Конечно же, ничего предпринято не было: он начисто забыл о моем заявлении. Все это время полиция и местные жители искали убийц среди людей. Пытаясь загладить ошибку, он бросился созывать народ, и через пару часов отряд из сорока стрелков вышел из деревни.

Я чувствовал, что должен идти с ними, но, потрясенный известием о смерти Штайнеров, никак не мог придти в себя. Мы с женой остались на ночь в одном деревенском доме. Охотники, которым, конечно же, было известно местонахождение пещеры, вернулись незадолго до наступления темноты. Мне удалось повидать бравого сержанта. Все его красноречие куда-то исчезло. „Гиблое место," — все, что он сумел выговорить.

Никто из охотников так и не отважился проникнуть внутрь пещеры. Как утверждали старожилы, от входа пещеры на многие мили вглубь горы простирался лабиринт. Полиция связалась с армейскими частями района и военные пообещали доставить динамит, чтобы завалить вход. Сержант отводил глаза, будто боялся, что я заподозрю его в трусости. Но разве я на их месте поступил бы иначе?

Вот, собственно, и вся история. На следующий день- они действительно подорвали вход, и зверь оказался запертым в недрах горы. С тех пор я несколько раз справлялся о состоянии дел — случаи исчезновения животных прекратились. Вильсон остановился, чтобы наполнить бокал.

— Вот мы опять вернулись к проблеме страха. Страха, сильнее которого я ничего в жизни не испытывал и который, по всей вероятности, не смог бы пережить вновь. Хотя прошло много времени, я до сих пор не могу понять его природу. Ведь, по сути дела, я так и не видел ничего, кроме нескольких следов на земле. Я также мало что ощущал — разве что давление на дверь. А слышал и того меньше: покашливание да шарканье. Тем не менее, нечто дьявольски ужасное убило Штайнеров.

— Больше вам нечего добавить? — осведомился кто-то из дальнего угла.

— Одна маленькая деталь, — Вильсон поднял голову, оторвав взгляд от огня. — Дома я проявил пленку. Все кадры получились превосходно, кроме одного. Вы, наверное, догадались, какого именно.